читать дальшеЧестно говоря, я не уверена, что разговор автора с читателем происходил именно так. Может быть, всю бучу начал автор, а не читатель. Может быть, это автор первый сказал читателю: «Мне надоело тебя постоянно кормить с ложечки манной кашкой и постоянно объяснять тебе, где черное, а где белое. Давай-ка думай сам! А я буду просто отражать действительность!», а читатель обиделся и ответил: «Да мне твоя манная каша уже давно поперек горла встала!». Или, может быть, автором овладел приступ самокритики и он решил, что в учителя никак не годится, потому что сам ничего не знает, а большее, на что он способен, – это как можно более объективно отражать окружающий мир. А читатель уж пусть сам смотрит и делает выводы. Но главное было то, что читатель больше не соглашался признавать автора ментором. Он был готов рассматривать его как собеседника, возможно более мудрого и опытного, но он не хотел, чтоб к нему приставали с откровенными назиданиями. Автор же, хотя ему по-прежнему хотелось пожаловаться – поругаться – похвастаться – поделиться своими озарениями, начал считать, что выражаться прямо как-то неделикатно. Если раньше автор мог прокомментировать поступок героя и воскликнуть: «Ах, мой читатель, какое благородство! Ах, читатель, какая прелесть!» или «Тьфу, какая гадость!», если раньше он прямо говорил, что думает и чувствует, то теперь ему приходилось вертеться угрем на горячей сковородке. Теперь он был всего лишь зеркалом. А разве знает зеркало слова «гадость» и «прелесть»? Нет, оно только отражает то, что в него попало. Если раньше автор, ничуть не смущаясь, писал: «Сие очаровательное место, настоящий сад Эдема на земле, невыразимой прелестью своей навсегда пленяет сердце единожды увидавшего его человека», то теперь он с тоской думал: «Ну, допустим, для меня это место очаровательное. А вдруг другому человеку так не покажется?» и начинал подробно описывать лужайки, деревья и цветы, чтоб читатель мог сам решить, очаровательное это место или нет. Если раньше он писал: «темная комната, настоящая нора, отвратительно грязная и тесная, с уродливой мебелью, которой самое место на помойке», то теперь он сомневался, на самом ли деле является комната темной и грязной, похожа ли она на нору, так ли уродлива мебель и пора ли ей отправляться на помойку. Поэтому автор дотошно описывал размеры комнаты, грязь на полу, дырки в обивке дивана и сломанные спинки стульев, чтоб читателю было на основании чего составлять собственное мнение. При этом автор всячески избегал слов хорошо, прелестно, прекрасно, очаровательно, отвратительно, омерзительно, тоскливо, уродливо и т.п., потому что сознавал, что они не описывают предмет, а лишь передают ощущение от него, а следовательно, заведомо необъективны. Проблема была в том, что для автора мебель оставалась уродливой, а лужайки очаровательными. И автор принялся хитрить.