Нашла у Юрия Нагибина (был такой неплохой советский писатель) хорошую статью об обоснуях. Так вот, он откровенно признается, что ему, чтоб писать, надо практически ничего не знать о предмете, то есть руководствоваться очень поверхностными знаниями. Потому что всякий раз, как он бросался в обоснуи, он переставал быть писателем. Изучение огромного фактического материала приводило только к тому, что у него обрывался эмоциональный контакт с темой, поэтому он, как ни смешно, сперва всегда предпочитал написать рассказ, а уж потом прочесть источники и, может быть, что-нибудь поправить в рассказе, если сочтет нужным. ))) Так что подробнейший и нуднейший подход Флобера, который ради того, чтоб выяснить, могла ли Саламбо носить такое украшение, рылся до одури в научных трудах и был готов даже ехать в Египет, не всякому подходит.
Есть у него статья "Признания", если найдете, прочтите, хорошая вещь...
О творческих принципах (
речь идет о работе над сценарием фильма "Чайковский":
читать дальшеВ начале разговора Михаил Ильич Ромм спросил меня: досконально ли изучил я материал? «Да нет,- промямлил я, боясь его разочаровать или, того хуже,- отпугнуть,- я лишь прикоснулся к материалу».- «Писать тaкое вот,- задумчиво и без малейшей рисовки сказал режиссер,- можно, если знаешь все о герое или если ничего не знаешь». Меня аж током пронизало от этих слов. Я понял, что отныне мой метод определен раз и навсегда: ничего не знать... Я не пытался обосновать про себя это решение, просто в крови внезапно появился новый элемент, который не позволит мне повторить ошибки прежних лет, когда, перенасыщенный материалом, я проглотил точку или завяз в вялом правдоподобии.
То, что сказал Ромм, было заведомым отпущением грехов. Мне сразу и сильно захотелось писать о Чайковском. Я понял, что колебания и сомнения были вызваны страхом перед материалом, перед теми толстыми, серьезными книгами на разных языках, которые приволок Темкин, перед тремя томами переписки Чайковского и двухтомной биографией композитора, написанной Модестом Ильичом, являвшим точную копию старшего брата во всем: внешности, манерах, пристрастиях, но только не в таланте; страхом перед бесчисленной и покамест неведомой мне литературой о Чайковском, перед домиком-музеем в Клину и некими почтенными руинами, помнящими племянников или племянниц композитора,. перед музыковедами, знатоками и проч., проч. Насыщаться до одурения чужими представлениями, мнениями, оценками, толкованиями, вкусами, соображениями, теориями, чтобы потом из-под душной осыпи прохрипеть наверняка уже не свои слова,- это страшно.